– О-о! Здравствуй, дорогой друг! – обернулся на стук шагов Юркин.– Пойдем!
Этот невысокий, но по-спортивному подтянутый человек легкой походкой прошел на свое место во главе стола и удобно устроился в кресле. Ему максимум можно было дать лет 70, но уж никак не 95! Юркин по-военному, без излишних предисловий, перешел к главной теме.
– Я позвал не о спорте поговорить. Совсем о другом. Помимо музейной работы, я еще и председатель совета ветеранов Четвертого инженерно-противохимического полка[1]. И последний военный ветеран. Все мои боевые друзья-товарищи ушли из жизни. Вот и вспоминаю о них. Об одних в мемуарах написал, о других – в газеты и журналы заметки передаю. Так вот, я заметил, что практически ничего общедоступного нельзя прочитать о моих коллегах-пиротехниках. О тех, кто обезвреживал неразорвавшиеся фашистские бомбы, мины и снаряды. Не о фронтовых саперах, а именно о находившихся в блокадном Ленинграде пиротехнических расчетах. Несколько заметок не в счет, специальная литература – тоже.
А ведь без них Ленинград мог бы быть практически полностью разрушен. Относительно спокойная жизнь нашего полка закончилась 4 сентября 1941 года. Тогда в городе взорвались первые артиллерийские снаряды, а уже через два дня, 6 сентября, – первые авиабомбы. Последние пять артиллерийских снарядов, выпущенных фашистами по Ленинграду, разорвались 29 января 1944 года в 4 часа 46 минут в Московском районе. Всего же за этот период было сброшено 107 000 фугасных и зажигательных авиабомб и выпущено 150 тыс. тяжелых артиллерийских снарядов.
Конечно, из падавших в городе бомб взрывались далеко не все. Естественно, раз не разорвались – их надо было обезвреживать. А в 1941 году наш полк был единственной в Ленинграде кадровой воинской частью, хорошо обученной и оснащенной необходимой техникой для ликвидации последствий нападения противника с воздуха, включая применение химического оружия. Большая нагрузка легла на пиротехническую роту.
А была у нас на все про все одна инструкция. Абсолютно не пригодная для работы не то что в боевой – в мирной обстановке. И если бы не наш командир Иван Антипович Сидоров, человек редкой отваги, умевший принимать самостоятельные решения без оглядки на высокое начальство, как знать, может, и сбылось бы давнее предсказание постриженной в монахини жены Петра Великого царицы Евдокии: «Быть городу пусту!».
Полковник Сидоров открыл девятимесячную школу младших командиров. Отбирали в нее преимущественно ленинградцев со средним и незаконченным высшим образованием. А сколько рядовых, своевременно взятых на заметку Сидоровым, стали впоследствии офицерами! Мой друг, Иван Трофимов, пришедший в полк в 1939-м рядовым, начал войну младшим сержантом, а уволился в запас подполковником! Все отслужившие в полку «срочную» красноармейцы знали, как пелось в известной тогда песне, «если завтра война», то надо немедленно явиться в родную часть.
Еще в 1940 году инженерный батальон получил задачу освоить обезвреживание неразорвавшихся авиабомб. Нам прислали секретную инструкцию. Осенью на учениях МПВО в Ленинграде мы по этой инструкции работали на макетах авиабомб, которые были условно «сброшены самолетами противника», и убедились, что руководствоваться ею нельзя: нарушилась бы жизнь города, и будь бомбы настоящие, причинили бы много бед. Но других-то инструкций не было! И неудивительно, – тут Юркин повысил голос и, медленно выговаривая каждое слово, чтобы запомнилось, произнес:
– Такая военно-техническая проблема, как разряжение невзорвавшихся авиабомб, возникла впервые за всю всемирную историю войн! Наши пиротехники первыми вступили в неравную схватку с неведомым противником и в итоге победили!
В начале 1941 года в инженерном батальоне сформировали пиротехническую роту специально для подрывных работ и обезвреживания бомб. Командиром ее стал храбрый офицер с острым умом – Владимир Тихонович Шитов. Взводными назначили младших сержантов срочной службы Николая Федоровича Малова, имевшего высшее техническое образование, и Ивана Васильевича Трофимова со среднетехническим. С началом войны создали и третий взвод, командовать которым доверили сержанту Михаилу Михайловичу Моксякову. Все потом стали офицерами. Много внимания роте уделял комбат Алексей Михайлович Резчиков.
Итак, рота-то была, но не было ясного понятия о конструкциях взрывателей авиабомб. А враг уже на территории Ленинградской области![2] Сидоров узнал, что на перегоне Луга–Плюсса, аккурат у полотна железной дороги, лежат несколько фашистских авиабомб. Он собрал группу из смекалистых бойцов и офицеров полка, а также нашего врача Клюевой, пригласил специалистов из авиатехнического училища и, никому «наверх» не докладывая – ни военному начальству, ни по линии НКВД, отправился с «техническим спецназом» к нужному месту. В скобках замечу, что один из включенных в группу бойцов – сержант Малов – впоследствии станет главным пиротехником МПВО страны!
Оказалось, что, как и предполагали наши пиротехники, немецкие взрыватели совершенно не похожи на советские: те размещались в донной или головной части бомбы, а немецкие – в боковой. Наши взрыватели срабатывали по механическому принципу, немецкие – по электрическому. Но последнее предстояло еще выяснить! К счастью для храбрецов, из двух бомб удалось вынуть взрыватели. К счастью, потому как они орудовали молотком, стамеской и разводным ключом! Взрыватели, оказавшиеся электрическими, вместе с корпусами доставили в полк.
Уже в августе расчеты пиротехников выезжали на железнодорожные станции области и обезвредили 173 авиабомбы – от 50-килограммовых до больших, весом в тонну. Кстати, на обезвреживание первой невзорвавшейся бомбы полковник Сидоров отправился вместе с пиротехническим расчетом. И все время, пока шла опасная процедура, стоял рядом с красноармейцами.
Комбат Резчиков также лично преподал урок своим подчиненным. Подойдя к невзорвавшейся бомбе, внимательно осмотрел ее, специальным ключом вывернул крепившее взрыватель кольцо, извлек его, потом вставил обратно и… предложил пиротехникам по очереди повторить эту операцию. Кстати, Резчиков предложил каждому вести дневники: отмечать место, на котором лежала обезвреженная бомба, записывать марку немецкого взрывателя. Потом сведениями и методами работы пиротехники обменивались между собой. У каждого из них, таким образом, вскоре появился самодельный справочник по системам вражеских взрывателей. Наработанный опыт и навыки наших расчетов, зафиксированные в блокнотах красноармейцев, потом обобщили в Главном управлении МПВО страны!
С осени у нас, как и у всех ленинградцев, наступили тяжелые будни: без транспорта, практически всегда – впроголодь. Город подвергался беспощадным бомбардировкам.
Пиротехники не знали покоя. Их работа шла следующим образом: с наблюдательных постов, оборудованных местными формированиями МПВО на крышах домов во всех районах города, дежурные наблюдатели во время воздушных налетов и артобстрелов фиксировали места падения каждой бомбы и артснаряда. Многие не взрывались. Тогда сообщали в городской штаб.
Получив такую информацию из штаба МПВО города, к ним направлялись расчеты наших пиротехников. Их возглавляли командиры взводов, отделений или опытные бойцы. Расчеты аккуратно откапывали бомбу, в зависимости от места падения иногда уходящую в землю на глубину до 8 метров, извлекали из нее взрыватель и вывозили на полигон для подрыва. Ребята так наловчились, что осенью двух командиров отправили в Москву для практической помощи столичным коллегам – там не взорвалось несколько бомб, и требовалась помощь коллег с практическим опытом.
Но гитлеровцы знали, что часть их бомб не взрывается, и усовершенствовали взрыватели. Уже осенью 1941-го на город посыпались бомбы с часовым механизмом и противосъемным устройством – самоликвидатором, не позволявшим извлечь взрыватель из бомбы без взрыва.
Первая попытка обезвреживания оказалась трагической. Погиб сержант Брандин.
Один за другим при откопке или обезвреживании авиабомб стали гибнуть расчеты пиротехников.
Всякий раз, когда оказываюсь возле Главпочтамта, вспоминаю своих однополчан – Сашу Белавина, Федю Муратова, двух Иванов – Турченкова и Рыбакова. Что и говорить! Жизни своей не пожалели, а здание Главпочтамта спасли. Это было 6 ноября 1941-го. Рядом с ним упала и не взорвалась авиабомба. Белавин командовал расчетом и, когда прибыл на место, осмотрел бомбу, понял: дело плохо. Внутри полутонной бомбы было слышно тиканье часового механизма. Это работал взрыватель замедленного действия с противосъемным устройством. У пиротехников еще не было против него «противоядия». Такую бомбу обезвредить не представлялось возможным. Было ясно: она взорвется, и, видимо, в ближайшее время.
Белавин с товарищами решили спасти столь важное городское здание. Людей, как и положено, эвакуировали, район оцепили. Пиротехники, наплевав на инструкцию, вместо того, чтобы согласно ей выйти за оцепление и ждать взрыва, стали рыть траншею, обустраивать на скорую руку бруствер. Хотели создать направленный взрыв вдоль улицы. Когда рвануло, они еще работали. Все погибли. Главпочтамт уцелел. Белавина посмертно наградили орденом Ленина[3], остальных – орденами Красного Знамени.
Положение стало критическим, и работу по обезвреживанию таких авиабомб приостановили. Потому что было всего два варианта действий: либо взорвать бомбу на месте, либо осторожно переместить туда, где взрывом никого не убьет. Время шло. Таких бомб накапливалось все больше, места их падения оцеплялись, жителей из ближайших домов выселяли. Получить немецкий взрыватель замедленного действия с маркировкой «17» было жизненно необходимо! И город-фронт спасло мужество простого нашего бойца, до войны – ленинградского рабочего!
Глубокой осенью 1941 года дежурный по пиротехнической роте получил приказ выслать расчет на Кондратьевский проспект, 40. Но все пиротехники были на заданиях, за исключением нескольких больных красноармейцев и не имевшего никаких навыков сержанта Савченко, недавно прибывшего в роту. Их дежурному и пришлось отправить. Правда, он приказал Савченко: если взрыватель помечен цифрой «17» – ни в коем случае не трогать и ждать подмоги. Вновь собранный расчет ушел в ночь и… пропал.
Только утром Савченко с красноармейцами объявился в роте и протянул комвзвода Трофимову… целехонький запальный стакан с взрывателем «17» внутри:
– Бомба лежала у двери, ведущей в бомбоубежище. А там дети, женщины. Не мог я отойти и ждать, пока их в клочья разнесет! А докладывать-то некогда было, дел хватало.
– Но как?.. Запальный стакан вынуть невозможно! Он намертво приварен к корпусу бомбы!
– Это пусть немец так считает! А я – слесарь-инструментальщик шестого разряда! Все делаю аккуратнейшим образом.
После этой ночи несчастные случаи при обезвреживании бомб практически прекратились. Кстати, как удалось установить, предельный срок замедления у немецких взрывателей равнялся 72 часам.
Изучив конструкцию взрывателя, пиротехники полка, специалисты штаба МПВО Ленинграда, ученые создали приборы по обезвреживанию неразорвавшихся авиабомб.
– Кстати, компетентные товарищи мне рассказывали, что когда в конце ноября 1941-го сотрудники НКВД доставили в управление сбитого немецкого летчика, его допрашивал лично комиссар госбезопасности Петр Николаевич Кубаткин, возглавлявший УНКВД. Пленному задали вопрос, известен ли ему способ обезвреживания фугасных авиабомб с взрывателями с часовым механизмом. Летчик заявил: «Невозможно! Эти бомбы не разряжаются! Они только взрываются!». В ответ комиссар улыбнулся: секрет гитлеровцев нами был уже раскрыт, – продолжал рассказ Юркин.
– Одного себе не могу простить – не помню имени–отчества ленинградского рабочего и нашего сержанта Савченко! Не записал! О судьбе его тоже ничего не знаю! А вот ведь кто достоин Золотой Звезды Героя, звания почетного гражданина города и всех вообразимых почестей и наград!
Приближались страшно холодная блокадная зима и голод. Те же пиротехники вскоре едва ноги волочили от голода, а им надо было пешком, реже на попутках, добираться до бомб, откапывать их, вывозить. Откуда силы брались?
Мой друг Трофимов часто вспоминал случай из 1941-го. На Комендантском аэродроме четыре мощные фашистские бомбы зарылись в грунт и фактически парализовали работу: принимать самолеты с продуктами с «Большой земли» стало невозможно. Трофимов с расчетом – ослабевшие от голода люди – одну бомбу смогли откопать за четверо суток! Непозволительно долго! Иван Васильевич решил взорвать бомбы прямо на месте, в их «гнездышках». Для этого он взял четыре уже обезвреженные фугаски, поместил их во входные отверстия больших бомб. И взорвал!
– На войне всякие истории бывают,– вдруг улыбнулся Юркин. – Но то, что случились с Михаилом Моксяковым…. В конце 1941-го немцы стали сбрасывать на парашютах морские магнитные мины большой мощности с дополнительным взрывателем, с часовым механизмом замедления всего на семь-двенадцать секунд. Несмотря на премудрое устройство мин[4], наши пиротехники довольно быстро научились их обезвреживать. Но… как-то пошел слух, что Моксяков, уже командир роты, обезвредил мину особенным способом – с помощью кувалды! Иван Трофимов отвел его в сторонку и спросил:
– Правда, что ли?
– Правда, – вздохнул офицер, – бил кувалдой. Только начал вскрывать заглушку над взрывателем с часовым механизмом, как услышал его тиканье. Все, думаю, погиб. За семь секунд далеко не убежишь. Ударил в сердцах по заглушке кувалдой – часы, к счастью, остановились!
Конечно, мина могла и взорваться, но Моксякову повезло. Про таких говорят – в рубашке родился. А вообще-то пиротехники действовали предельно осторожно и аккуратно. У каждого был свой «почерк».
Юркин порылся в папке и вынул две странички машинописного текста:
– Это воспоминания Дмитрия Ивановича Гвиздя. Почитай:
«Когда мы несколько освоились с техникой разряжения бомб, нас стали посылать в районы, куда они упали, небольшими группами, а то и поодиночке. Я брал с собой метров 5 бикфордова шнура, 10 капсюлей в деревянном «портсигаре», стетоскоп для прослушивания часового механизма и несколько толовых шашек в противогазной сумке. Чаще всего выезжал... нет, не выезжал, а добирался до станции, где меня уже ожидали железнодорожники, на попутных машинах или пешком, что в блокадные времена было делом отнюдь не легким, учитывая мое истощение.
Кольцо на взрывателе я выворачивал вплоть до последнего витка – и перед этим витком обычно приостанавливался, садился на бомбу и закуривал. Думал о том, как я сейчас выну стакан взрывателя. У меня сложилась привычка сначала его покачать. Если это происходило свободно, значит «самоликвидатора» нет. Затем я списывал наименование марки взрывателя на листок и отдавал его железнодорожникам с просьбой: если со мной что случится, доставить его в штаб батальона. Всего я обезвредил таким образом 15 бомб».
Когда фашистов погнали прочь от Ленинграда, работа пиротехников не закончилась. В 1944-м Трофимов, руководивший уже всей пиротехнической службой полка, готовил сводный батальон к сплошному разминированию Ленинградской области, который и обезвредил полмиллиона мин и других взрывоопасных предметов.
Но все найти и обезвредить невозможно! Этой работой пиротехники полка занимались и после Победы. Потом мы в совете ветеранов подсчитали: с 1941 по 1953 годы из обезвреженных полком 18 000 вражеских невзорвавшихся авиабомб – снаряды и мины не считали – 12 тысяч пришлось на долю расчетов, работавших под непосредственным руководством Трофимова.
Лично Иван Васильевич обезвредил тысячу пятьдесят бомб. В трудных случаях он отсылал бойцов в безопасное место и оставался один на один со смертью. Герой – и не герой! После его кончины в 1984 году мы от совета ветеранов посылали представление в Ленсовет, чтобы именем Трофимова улицу назвали, ходатайствовали о присвоении ему, пусть и посмертно, звания Героя Советского Союза, но… безрезультатно[5].
– А кто из ваших однополчан первым догадался врачебный стетоскоп к бомбе приложить, чтобы определить: с часовым она механизмом или нет? – не удержался я от вопроса.
– Не знаю! – пожал плечами ветеран. – Все ребята были башковитые, с юмором. Эх! Надо было раньше у наших женщин из медчасти поинтересоваться! Кроме как у них, для первого опыта взять стетоскоп негде было!
Виктор Кокосов
[1]Полное название: 4-й Краснознаменный имени Ленсовета Инженерно-противохимический полк войск МПВО НКВД СССР. Ленинградский 4-й Инженерно-противохимический полк – в/ч № 9536 был сформирован в июне 1936 г. и размещался на Тележной улице, 8/10. Полк с 1940 г. входил в общую систему воинских частей Комиссариата внутренних дел и подчинялся Главному управлению МПВО НКВД СССР, а в оперативном порядке управлению НКВД по Ленинграду. Сейчас преемник его боевой славы и традиций – 346-й спасательный центр МЧС Российской Федерации (прим. авт.).
[2]Тогда в ее состав входили Новгород и Псков.
[3]Рядовой Александр Белавин был навечно занесен в списки полка. Каждый день на вечерней поверке командир первого отделения пиротехнического взвода на вызов старшины: «Рядовой Белавин» отвечает: «Рядовой Белавин погиб смертью храбрых в борьбе за свободу и независимость нашей Родины».
[4]Для извлечения основного магнитного замыкателя нужно было отвернуть несколько десятков зашпунтованных болтов немагнитным (из цветных металлов) инструментом. А дополнительный взрыватель снаружи был не виден. Он находился на одной из заглушек, которых было несколько, и каждая крепилась восемью болтами (пояснения Г.В. Юркина).
[5]Вот выписка из постановления-ходатайства общего собрания ветеранов-однополчан от 9 мая 1986 года, направленного в Ленсовет:
«В связи с 50-летием со дня формирования Краснознаменного им. Ленсовета 4-го отдельного инженерно-противохимического полка войск МПВО МВД СССР просим ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза подполковнику Трофимову Ивану Васильевичу посмертно и назвать улицу Тележная, где жил Иван Васильевич, улицей Пиротехника Трофимова».
«В связи с 50-летием со дня формирования Краснознаменного им. Ленсовета 4-го отдельного инженерно-противохимического полка войск МПВО МВД СССР просим ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза подполковнику Трофимову Ивану Васильевичу посмертно и назвать улицу Тележная, где жил Иван Васильевич, улицей Пиротехника Трофимова».
Свернуть статью