Известно, что гибель атомохода «Курск» была не единственной трагической аварией на флоте. Впервые же советский атомоход К-19 послал сигнал SOS 4 июля 1961 года. С тех пор прошло ровно 40 лет, но мало кто знает об этом событии. Главный свидетель, капитан 1-го ранга Жан Михайлович Свербилов, уже ушел из жизни. Но остались записанные им две магнитофонные кассеты, благодаря которым вы и сможете прочесть этот рассказ.
Дизельная подлодка под командованием капитана 3-го ранга Жана Свербилова всплыла на Гринвиче, отплавав почти месяц. После сеанса связи командиру принесли радиограмму: «Имею аварию на реакторе. Личный состав переоблучен» – и подпись командира.
– Это же Коля Затеев! – вырвалось у Свербилова. (Командир одного из первых советских атомоходов Затеев был личностью на флоте известной.)
Надо спешить на помощь, но куда? С широтой все ясно – 56 градусов северной широты. А вот какая долгота – западная или восточная – неизвестно. Радист услышал только «4 градуса». Выручила эрудиция командира, скрупулезно фиксировавшего на карте весь ход учений.
– Помнится, Затееву сообщали о состоянии льда в Датском проливе, значит, речь идет о западной долготе.
С максимальной скоростью, которую могли развить дизеля, лодка рванулась на запад. Наконец на голубом фоне вырисовался силуэт, напоминавший обезглавленного дракона. Это была наша подлодка. Тут же встревоженный химик доложил командиру о повышении радиационного гамма-фона. Офицерам дизельной стало не по себе: если у нас выше нормы, то что же у НИХ?
Невооруженным глазом уже можно было разглядеть команду атомохода, собравшуюся на носовой надстройке. Где матросы, где офицеры? Все в синих робах. Среди этих людей Свербилов различил Николая Затеева. Спустя несколько минут дизельная подлодка ошвартовалась. Но как перевести на нее команду атомохода, было непонятно. Сходней нет ни у тех, ни у других: подлодки оставляют их в базе. А с лодки на лодку даже в плохих боевиках не прыгают, особенно когда одна впятеро больше другой. И покачивались рядом сигара – атомоход и сигарета – дизельная подлодка.
Выход нашли. Атомоход отвалил свои горизонтальные рули, под которые подлезла лодка Свербилова. По импровизированному мосту переправили одиннадцать не способных передвигаться моряков. Их отнесли в первый отсек, где за дело принялся «неистовый Виссарион», как звали на лодке врача – капитана Юрия Салиенко.
К Жану Свербилову подошел взволнованный старпом Иван Свищ:
– В первом отсеке 15 рентген!
– Ты их раздень, раздень! – словно угадав их тревогу, закричал с атомохода Николай Затеев.
С больных немедленно стащили одежду, выбросили за борт. Радиационный фон в первом отсеке упал до 0,5 рентгена.
Свербилов дал радио на берег: «Стоим у борта... широта... долгота... принял на борт 11 человек тяжелобольных. Жду указаний». В ответ берег взорвался шифровками. Одна – от командующего Северным флотом, две – от главкома ВМФ. Смысл был примерно следующим: какого черта находитесь у атомохода? Кто разрешил покинуть район учений? Оказывается, берег не получил радио Затеева, пойманное советскими лодками в океане.
Подлодки продолжали стоять мостик в мостик. Час, второй, третий. Радиационный фон повышался. Восемь рентген. Спустя 10 минут десять. Еще через полчаса – двенадцать.
– Людей брать надо и отваливать, – посоветовал штурман.
Но Затеев наотрез отказался:
– Не могу оставить корабль! Не получал такого приказания, – и добавил, чуть помедлив: – Я взрыва жду, Жан.
– Какого взрыва?
– Атомного.
– Хорошо хоть стоим в эпицентре – отшутился Свербилов, – калеками не останемся.
Тем временем на дизельной подлодке готовились взять атомоход на буксир. Швартовую команду возглавил старший лейтенант Борис Антропов. Моряки заводили и подавали швартовые концы, – но что это – они рвались, как струны! Еще одна попытка – за рубку – тот же результат. Через кнехты – тоже. При любой попытке сдвинуть атомную подлодку она разворачивалась лагом (позже выяснилось – у атомохода заклинило набок вертикальный руль).
Наконец пришел в себя берег и дал указание всем находящимся поблизости подводным лодкам идти на помощь атомоходу. Первой в 22.00 подошла подлодка Григория Вассера. С берега поступило указание эвакуировать экипаж атомохода на обеих лодках. Свербилову полным ходом идти с больными в Полярный, Вассеру ждать подхода еще одной лодки, которая останется сторожить атомоход, а затем следовать в кильватер Свербилову.
Матросы с атомной подлодки переходили на дизельную с автоматами в руках, которые принимал у них старпом Иван Свищ и тут же выкидывал в океан. В первом отсеке продолжал распоряжаться «неистовый Виссарион»: больных протирали тампонами со спиртом, одевали в шерстяное белье, рейтузы и свитеры. За неимением запасной обуви рвали на портянки простыни.
Берег бомбардировал шифровками. То призывали опасаться американцев, то требовали чуть ли не весь списочный состав и места рождения принятых на борт 68 человек, то – шифрограммой сообщить номера военно-учетных специальностей тяжелобольных. «Номера ВУСа у тяжелобольных выпытать не удалось», – ответил лаконичной телеграммой падавший с ног от усталости Жан Свербилов.
Самые толковые шифровки присылало медицинское управление флота. Врачи рекомендовали кормить тяжелобольных антибиотиками, поить соками, сгущенкой. Не считаясь с опасностью облучиться, их кормили с ложечки врач Юрий Салиенко и торпедист Голашев.
На подлодку перетащили несколько мешков с секретной документацией. Наконец в два часа ночи отошли от атомохода. В герметичных кранцах лодки Свербилова покоились пистолеты офицеров и их партбилеты.
На мостике боязливо жался офицер штаба флота.
– А, это вы, – узнал его Свербилов. – Идите в первый отсек.
– Туда не пойду.
– Как не пойдете? Всех больных собрали там.
– Не пойду. Я представитель штаба. Вы еще ответите за ваше самовольство.
Видно, забыл человек, что на корабле только один командир.
– Раз такое дело – пистолет на мостик. – Свербилов повернулся к старпому. – Расстреляем его у кормового флага!
Испуганный штабист немедленно ретировался в первый отсек.
Тем временем погода стала портиться, надвигался шторм. Перегруженная дизельная лодка вынуждена была идти дальше в надводном положении. Трое суток команда не знала отдыха, пока наконец по радио не поступило сообщение о том, что навстречу лодке спешат эсминцы.
Когда их силуэты замаячили за валами волн, Свербилов связался по УКВ с их командирами и узнал, что придется высаживать больных на «Бывалый» – и это в семь-восемь баллов. Но в первом отсеке умирающие! Подлодка подошла к эсминцу на считанные метры, но в этот миг борт его задрался до небес. Еще одна попытка. На этот раз вверх подкинуло подлодку. Тогда Свербилов предложил один эсминец поставить лагом к ветру, «Бывалый» – перпендикулярно ему, а третьим – прикрыть лодке подход. Подлодка снова приблизилась к «Бывалому» – человек тридцать поздоровее сумели перепрыгнуть: от сходней толку не было. Команда эсминца во главе с командиром (все в защитных костюмах и противогазах) стояла у борта, бессильная помочь остальным. А потом началось... «Бывалый» стало наваливать волной на лодку, он попробовал отойти, но подлодку развернуло лагом и начало бить об эсминец.
– Отбрось корму, дай мне отойти! – еле удерживаясь на мостике, закричал Жан Свербилов командиру «Бывалого».
– Не могу! – заорал тот. – Ты мне борт разбил!
– Это ты мне борт разбил!
Действительно, стабилизатор подлодки пробил во время столкновения большую дыру в борту «Бывалого».
– Чего тебе бояться? – отозвался командир эсминца. – У тебя два корпуса – одним бейся, в другом плавай!
Тут между кораблями образовалась щель. Лодка рванулась назад, пытаясь проскочить в нее, но боковые кили эсминца пропахали ей весь левый борт. Подлодка легла на борт. Это был почти конец.
– Заполнить правый борт! Дуть цистерны! – прозвучала команда. Началась борьба за живучесть. Едва держась на поверхности, лодка медленно пробивалась сквозь шторм. Увидев все происшедшее, Вассер не стал высаживать больных на эсминцы, его лодка зарулила и ушла.
У норвежских берегов шторм утих. Самых тяжелых больных наконец-то перенесли на подоспевшие эсминцы.
Подлодка пошла в Полярный. По дороге команда занялась дезактивацией – все перемыли. На подходах к родному Кольскому заливу Свербилов дал радио: «Прошу обеспечить швартовку. Своих концов не имею – все порваны».
На пирсе стояло столько адмиралов и генералов, что растерявшийся Свербилов даже не знал, кому доложить. Наконец увидел начальника штаба Северного флота Анатолия Ивановича Рассоху и доложился ему. Выгрузили секретную документацию.
– Что с ней делать? – спросил Рассоху один из офицеров.
– Жечь, – энергично вмешался начмед флота генерал-майор Ципичев.
Экипаж подлодки отвели в баню. На выходе усадили девушку-регистратора, офицера с бета-гамма-радиометром. Тут же был и флагманский химик Северного флота капитан 1-го ранга Кувардин. Первым из бани вышел радиометрист старшина 2-й статьи Боков.
– Сколько? – спросил Кувардин у регистратора.
– Две семьсот по бета, – испуганно произнесла девушка.
Кувардин мгновенно сориентировался и хлопнул Бокова по мокрому плечу:
– Повезло тебе, парень! Три тысячи норма!
У следующего оказалось 4800.
– Повезло тебе, парень! Пять тысяч норма!
И так по восходящей. Надо же было хоть как-то ободрить людей после тяжелого похода.
Наутро Свербилова разбудил знакомый офицер с базы:
– Жан, ради Бога извини, но мне приказано с тебя дознание снять.
– Какое дознание?
– Пойми, все тут за тебя. Но приехали представители из Москвы и всем очень интересуются, особенно твоими действиями.
– В чем же я обвиняюсь?
– Во-первых, почему без разрешения покинул район учений. Во-вторых, подойдя к лодке, не дал сигнала об аварии. В-третьих, принимая людей, не обеспечил радиологическую защиту экипажу.
– Начнем по порядку, – дипломатично ответил Свербилов. – Из района учений вышел, так как принял радио за береговое. Далее. То, что не подошел и не дал сигнал об аварии, – так не я был аварийный командир. А я дал то радио, что получил от Коли Затеева. И наконец, все химкомплекты имеют сроки годности, по истечении которых использовать их нельзя.
Офицер ушел, очень довольный логичностью ответов: и неприятную миссию выполнил, и товарища не подставил. Молния блеснула, но грома не последовало.
Жан Свербилов и замполит подлодки капитан-лейтенант Сергей Сафронов отправились в политотдел эскадры сдавать спасенные в герметичных кранцах партбилеты моряков с атомохода. Свербилов выложил их на стол начальнику политотдела.
– Послушай, а много на них? – поинтересовался начпо.
– Много, много, – ответил Свербилов.
Тогда в кабинет немедленно была вызвана секретарша.
– Возьми это и убери в сейф, – распорядился начпо, а сам до билетов даже не дотронулся.
Героев отблагодарили. Командиру соединения, в которое входила подлодка Свербилова, присвоили звание контр-адмирала. Офицер, которого хотели расстрелять на мостике за неповиновение, получил орден. А капитана 3-го ранга Жана Свербилова представили к званию Героя Советского Союза.
Через некоторое время при встрече с ним кадровик опустил глаза.
– Понимаешь, Никита Сергеевич Хрущев на твоем представлении написал дословно: «За аварии мы не награждаем».
– Не мы же аварию совершили! Мы жизни людям спасали! – вырвалось у Свербилова.
Личному составу подлодки вручили... грамоты от командующего Северным флотом. Свербилов получил именные часы от главкома ВМФ, которые сломались на второй день. Вот и все.
Что тут еще добавить? Пожалуй, и добавлять уже ничего не надо.
Виктор Кокосов
Свернуть статью
ЧП у Гринвича (стр. 36-37)
Аннотация:
Известно, что гибель атомохода «Курск» была не единственной трагической аварией на флоте. Впервые же советский атомоход К-19 послал сигнал SOS 4 июля 1961 года. С тех пор прошло ровно 40 лет, но мало кто знает об этом событии. Главный свидетель, капитан 1-го ранга Жан Михайлович Свербилов, уже ушел из жизни. Но остались записанные им две магнитофонные кассеты, благодаря которым вы и сможете прочесть этот рассказ.Читать всю статью